[indent] мельница // прощай

Волк говорил, что его сны отвратительное место.
Ему нечего добавить, ему нечего поменять, это отвратительно проклятое
     [indent]  [indent] кроме того факта, что они становятся только хуже после возвращения в Дом.

Серые стены не греют, вопреки, несмотря, исключая и стирая в тонкую пыль тот факт, как он сюда рвался. Это неправильно, это не так как должно, и Лорд игнорирует, отталкивает мысль — что он сам не такой каким должен быть. Хотя это чистейшая правда.

Лорд отвык от этого хаоса. От хаоса четвертой, от того как переливаются, переплетаются бесконечные краски.
о т в ы к
отвык отвык отвык отвык.

Это кажется каким-то полнейшим абсурдом даже на секунду задумываться о том, что он больше не принадлежит Дому до конца, что он где-то завис уже не в Наружности, но еще не в Доме. И ему до поцарапанных рук не нравится это пред состояние. Он не уверен, что он когда-то из него выберется.

Но еще большим абсурдом кажется, что когда он вдыхает сигаретный дым, дым _своих сигарет снова в реальности, первый раз по возвращению в Дом — в первый раз с тех пор как он покинул эти стены _он вспоминает о Волке еще до того как обожженный фильтр касается пальцев. Сука.

Ему не хватает воздуха для того, чтобы дышать. Он давится сигаретами, которые имеют свойство жечь пальцы, заканчиваться слишком легко, быть слишком дорогим грузом, но он только продолжает давиться, кашлять горечью, затягиваясь слишком глубоко, тратя их на какую-то абсурдную попытку почувствовать себя живым, на то, чтобы попытаться удержать призрачный дым на губах чуть дольше.

[indent] дым легко проходит сквозь пальцы
[indent]  [indent] лорд не задумывается, не пытается ли он удержать в них что-то еще
[indent]  [indent]  [indent]     сигарета жжет пальцы и лорд сжимает ее сильнее, вдавливая в себя.

Сигарету отбирает Македонский, смахивает с него россыпь пепла, вдавливает снег в оставшиеся следы, растирает его в кашу прямо у него на руках, и Лорд безразлично вглядывается в эти манипуляции, теряя себя с этим тающим снегом. Забавно, что холод догоняет позже, уже тогда, когда Македонский подхватывает сначала его, позже коляску, занося обратно. Чтобы расслабляюще привычно закутать его в плед и поменять отголосок изморози на чашку теплого какао.

На какой-то момент Лорд чувствует себя правильно.
На какой-то момент Лорд чувствует себя почти привычно.
[indent]  [indent]     Чувствует себя почти на своем месте, почти дома. Но.
Лорд чувствует себя кем-то исключительно не тем — это почти страшно, но он, конечно, молчит. То немногое, что осталось от Лорда, он и Македонский, одни из немногих, кто умеют молчать в Четвертой слишком хорошо. Лорд делает не так, даже такую простую малость как эту.

Он ловит взгляды Табаки,
[indent] сфинкса, слепого, всех тех, кто когда-то умели видеть, делать это лучше, чем кто-то еще, все еще умеют. ему видится, что они все понимают, хотя, отчего видится. он проливает кофе на свитер, и долго смотрит на расползающееся пятно — оно заканчивает свое действие куда быстрее, чем Лорд перестает смотреть, и ему кажется, что оно ему врет. Что стоит моргнуть, и оно вздыбится, по сумасшедшему, и вцепится ему в горло. Когда он, наконец, моргает, он не может ответить будет ли это хорошо или плохо.

Ему остается смотреть, он не чувствует себя своим. Это так.
[indent] неожиданно [indent] непривычно  [indent] непонятно  [indent]     ошибочно ?
Он ждет возвращения в дом как маны небесной, как чему-то
и только вернувшись понимает насколько он был не прав. Не потому что идеализирует возвращение, а потому что Наружность слишком плотно вцепилась в него когтями, всадив их слишком глубоко.

Как Волк, вцепившийся ногтями в его запястье, въевшийся как затхлый запах гари в стены, только сделав это с его снами. Также легко и неизбежно. Также легко и неизбежно оттуда испарившись — растаяв, как яркие краски, встретившись с растворителем. Точно также оставив какой-то паршивый след, который не удается не разглядеть в исходной форме, не вывести с листа окончательно. Это бесит.

Оба всаживаются куда глубже, чем он надеется и считает, что любые раны сойдут за нет, стоит вернуться. Даже несмотря на то, что стены стирают и первое, и второе из его жизни, он все еще чувствует, слышит, замечает эти обрубленные когти у себя под сердцем, под ребрами, в горле. Удивительно, что он все еще живет. Лорду кажется, что не только ему от этого удивительно.

Опять открыта дверь,
Всё как-то ты за ней #

Он теряет момент, когда это случается первый раз.
[indent] второй, третий — не считает.
[indent]  [indent] не раскидывает их на считалочку, не зачерчивает отметками на стене рядом со своей стороной матраса, не отмечает их даже в своей памяти. Что-то ненужное. Вытянуть из своей памяти и выкинуть так же как бесполезные сны, и Лорд не думает, не помнит, не вспоминает, что эти бесполезные сны помогли как-то удержаться. Или не помогли. Лорд возвращается и что-то успело умереть еще там, в наружности.
Теперь он не понимает почему пытался позвать его обратно. Когда все то, что надломилось в последние часы в Доме, в наружности доломалось в конец, и от него не осталось никакого толка. Никакого того самого Лорда. А на кой.?

Лорд что-то чувствует — на самой грани, на пограничной грани, когда трещит в ночи голова, когда болят глаза, а ты все вглядываешься в отчетливый полумрак, уезжаешь не по проложенным для колясок маршрутам, останавливаешься у самых стен, вслушиваешься в голоса и шум четвертой так, что они сливаются во все одно. И раздражающе бесит, когда замечаешь краем глаза лишний отблеск, лишний звук, что-то навязчиво лишнее.

Когда видишь текст, и порой даже успеваешь прочитать какой-то обрывок, прежде чем проснуться. Когда засыпаешь, и сон встречает его разворошенной пачкой сигарет, раскиданных на кровати. Когда привычный порядок раскидан так, будто там ворошился Шакал, и из обрывков его одежды выкладывал некие ритуальные круги.
— во все том же сне.

Лорд едва не теряет эту грань около снов, около реальности, около серых стен, и она на мгновение, на целых несколько дней — помогает прийти в себя. Ровно до того момента, как он видит серую, ускальзывающую тень рядом с Македонским, в нечаянном зеркале, в которые он никогда не смотрит.

Он ненавидит себя за то, что вглядывается.

Только ему мимолетом кажется, что у той серой тени — очертания волка и она успевает насмешливо оскалиться за те две секунды, что привлекает внимание Лорда. Ему хочется прополоскать свою голове в воде, от всех этих около галлюцинаций, которых нет. Так же, как не было никакого Волка в его снах, — подсказывает ему какой-то ехидный голос в собственной голове. Так же, как ты не ждешь этого самого Волка обратно (чтобы свернуть, наконец, ему шею).

Он бы подумал, что он сошел с ума, если бы допускал, что здесь хоть кто-то в своем уме. Если бы допускал, что он сам — в своем уме, тем более, побывав в наружности. Такие глупости, а.

Пока в его снах прогрессируют эти самые глупости.

Бесят настолько, что он почти на них реагирует. Что он начинает обращать на них внимание вопреки всякому абсурду. В какой-то момент думает поделиться с Табаки, вот уж кто гений абсурда, и теперь у него есть эта возможность, эдакая возможность, чертова возможность позволить всему Дому об этом узнать. Конечно, он молчит.

Немного ждет. Абсурдно, еще более абсурдно. Но Волк лениво игнорирует его сны, отставляет тонкие руки, которые нужно было ломать сильнее, и Лорд почти наяву видит его оскал, выкинутые кулаки и пальцы скрещенные в неприличных жестах. Разбрасывает в его снах мусор, разбрасывает записки, которые растекаются чернилами, если взять их в руки, если вглядываться слишком больно. Ему режет глаза, у него режутся зубы и пальцы — от желания кого-то убить. Или увидеть. Какой бред.

Отвали, — фыркает, злится и шипит в воздух, но не верит в звуки, пишет это ногтем на стекле; отчетливо вырисовывает каждую букву, повторяет это еще и еще, пару раз, последний во сне, и чувствует, что он в какой-то ловушке. Зацкилившейся, вплоть до того, что он пытается не выбраться, а нырнуть туда глубже. Будто в трясину, — ловит понимание Лорд и морщится. Будто ждет как какой-то пятилетний ребенок, что это проход в тот самый мир с магией и исполнением желаний.

Маленький одинокий волчонок, — выводит Лорд старательно на обрывке бумаги;
выбрасывает за спину в нелюдимом коридоре, когда там никого нет. Чувствует себя немного помешанным когда делает это, но все равно делает, пробует, с какой-то абсурдной абсурдностью. Подсознательно думает, верит, знает, что все равно дойдет. Главное привязать какой-нибудь ритуал. В Доме все работает, если выполнить ритуал от и до, даже, если ты сам его придумал. Самое главное поверить. Он, кажется, верит. 

Ему хочется свернуть ему шею.
Ему хочется убить Волка еще раз.
За то, что тот больше не приходит. За то, что ему до сих пор это зачем-то нужно. За то, что тот когтями въелся ему под кожу, въелся сигаретным дымом, въелся обрывками гвоздей — он обещает свернуть ему шею, как только увидит. Пусть только попробует не появиться. Лорд не задумывается, что тот не появлялся никогда раньше в этих стенах, и история вполне может повторяться. Лорд только об этом и думает.[nick]Lord[/nick][status]you don't care[/status][icon]https://i.ibb.co/GtLb4m3/87bc8c4b0ad6206ca54656fa590b0764.png[/icon][lzsm]<div class="character"><a href="http://toxiccats.rusff.me/viewtopic.php?id=132#p7048">Лорд</a></div><div class="fandom">the house in which</div><div class="about">я потерялся в этих стенах, я потерялся в лабиринте <a href="http://toxiccats.rusff.me/profile.php?id=37"><b>твоих</b></a> зеркал;</div>[/lzsm]

Лорд просыпается не то от того, что на него кто-то смотрит, не то, что свет слепит прямо глаз — он отвык от отсутствия нормальных штор, он вообще мало спит последнее время. Только успевает поймать как Македонский отводит взгляд, коротко удивляется, но потом начинает сомневаться, не показалось ли. Еще кажется слишком рано, и он не спешит подниматься с матраса, менять положения, еще не хочет ничего, но впрочем, это достаточно перманентное состояние последних дней.

Македонский больше не смотрит на него, и, проснувшись отчетливей, Лорд понимает, что тот то и дело соскальзывает взглядом в окно, поджимает губы и не все время, но после того как Лорд качает головой на неозвученный вопрос нужно ли ему что-то — смотрит туда вновь. В какой-то момент Лорд не выдерживает и забирается на прохладный, можно сказать, ледяной — подоконник, пытается высмотреть что-то в окне, неосторожно на него дышит, и только тогда широко распахивает глаза. На долю мгновения.

Еще с десяток он тратит на то, чтобы выровнять дыхание, еще пару на то, чтобы подышать и отстраниться достаточно далеко, чтобы можно было прочесть. Впрочем, ему отчего-то хватает первого слова, которое он выделяет /лорд/ и дальше он уже готовится не удивляться. Удивляться не приходится. Это именно то, чего он готовится дождаться, именно то, чего здесь не могло оказаться вообще никаким образом.

Отчего-то его разбирает безудержное веселье.
Безудержное веселье для Лорда это рвущийся истеричный смех, который не выходит даже смешком, который выходит только горячим дыханием, но это все равно самая яркая эмоция, которую он показывает, которую он испытывает, которую он ощущает, и только на счастье это видит только белоснежный снег за окном. На мгновение он кажется и впрямь белоснежным, а не пепельно серым в утренних красках. Лорд читает.

Это кажется дурацкой шуткой, если бы хоть кто-то мог знать — впрочем, никто не подписывается, никто не пишет, эй, привет, здравствуй, это я, я, я, я, но отчего-то Лорд сомневается на долю мгновения в середине, а потом перестает. Слишком знакомо. Слишком схожи слова, и самое разумное, чего он может ожидать, это только то, что у него самого приступ лунатизма, и он сам написал этот текст не просыпаясь, совсем недавно. Этому он бы тоже не удивился. 

Он и впрямь дергается, с глупым желанием обернуться и посмотреть, не видит ли, не стоит ли кто-то за спиной, потому что почти кажется что стоит, почти кажется, что это Волк скалится над его плечом, пытаясь встать так, чтобы видеть его лицо, пытаясь прижаться слишком близко и вновь влезть в его личное пространство. Но не оборачивается, даже не меняет выражение лица, а потом только фыркает и падает на кровать, на матрас, никак не реагируя, не комментируя вслух, не прописывая любовный ответ на том же стекле — внизу еще есть немного места.

А ведь он променял нормальную кровать на хаотическое смещение и нагромождение матрасов, на хаос Четвертой, на серые и порой расписанные стены, плохую еду… Лорд только сейчас , Лорду только сейчас получается вдохнуть полной грудью и признать что он, кажется, не жалеет. Не считал, что жалел до этого, просто не задумывался.

И, видимо, он слишком опирается на раму недавно, задевает что-то локтем или пальцами — и в какой-то момент при очередном порыве ветра окно распахивается, и воздух взлетает в еще не проснувшуюся до конца спальню, а он дышит полной грудью. Не пытается накрыться, просто лежит раскинувшись, и слушает эту какофонию, слушает как ругается проснувшийся Табаки, от чего сразу становится слишком шумно, как тот требует себе пятое одеяло, и пытается вытащить второе, нет, кажется, уже третье. Четвертая просыпается, и на короткий миг Лорд допускает, что он просыпается вместе с ней. Что он когда-нибудь проснется до конца.

За завтраком Лорд давится пресной кашей, и уже не так в этом уверен.
За завтраком Лорд понимает, что это завязано на Волке, и ленивой, едва уловимой злостью бесится с этого факта. Уже почти нет. Все еще почти ничего не чувствует, но сегодня это почти немного поигрывает новыми красками.

Днем у него соблазн не то признать, что ему показалось, не то пойти посмотреть, сохранилась ли надпись, хотя, конечно же нет. Не после раскрытого окна, не после того как Лорд легко стирает ее ладонью напоследок.

К вечеру он замечает как смотрит на него Македонский, с самого утра, с самого возвращения, но сегодня это будто достигает какого-то апогея, и только сейчас думает, по той ли причине, в которой он уверился вполне убежденно. Вспоминает утро. Думает и спотыкается, но когда они вечером одни в уборной, и Македонский помогает ему сесть в коляску после душа, Лорд пользуется моментом и спрашивает то, чего совершенно не хотел бы знать.

— Эй.

— Кто написал те буквы на стекле?

По тому как он на него смотрит он почти в равной мере ожидает услышать признание, что, знаешь, Лорд, это был Волк; или же посыл на далекие буквы, с отказом признаваться в чем бы то ни было. И то и другое в равной мере противоестественно: Волк давным давно торжественно скончался, выпустив из рук свою гитару, Македонский — не тот, кто станет ругаться без исключительно должного повода, и уж тем более обрезать кого-либо грубо. Лорду так и не везет услышать, что из этого более невероятно, потому что в их уединение врывается Табаки, как всегда шумно, громко, развеивает магию.

И ему в качестве короткого разнообразия хочется свернуть шею не несуществующему — существующему в его воображении — Волку, а вполне реальному, настоящему, исключительно шумному Табаки. Но это почти бессмысленно, только поднимет еще больше шума — Табаки, даже умерев способен на такие героические подвиги, он не сомневается. Момент безнадежно упущен и никто не будет озвучивать абсурдные невозможные допущения теперь, сейчас, даже он сам не будет. Не то, что Македонский, который или не знал (знал) или думал, стоит ли говорить, что стоит, что он думает о благосостоянии рассудка Лорда.

Лорд ругается, коротко, но душевно, разворачивая коляску и проезжая в дверной проем, даже не задев его плечом, несмотря на всю его тесность. Слышит как удивленно тараторит Табаки, вопрошая отчего Лорд выкатился — так и говорит, выкатился — из уборной такой недовольный, неужели… Он его не дослушивает, слушать Табаки — вообще себе дороже, и Лорд это помнит, несмотря на то, что забыл уйму важных в Доме вещей, но это то, что невозможно не вспомнить, видишь Табаки и вспоминаешь.

Пошел к черту, — думает Лорд.
Прочь из моей головы, — поправляется он же, в своих мыслях, это уже выглядит неким ритуалом. Неким несколько сумасшедшим ритуалом, с котором Лорд уже даже смирился, привык, и повторяет раз в какое-то время — как эдакую традицию. Чистить зубы, расчесывать уже _не волосы, есть завтрак, вот это все. У Лорда за время пребывания в Наружности завелся вот еще один. Всякое случается.

Лорд курит в коридоре вечером, доехав сюда сам на коляске, размышляя о чем-то своем, размышляя, насколько опасно новичкам прогуливаться здесь в одиночестве, по ночам, думает о том, является ли он теперь уже, снова, новичком, или нет — является он кем-то кого принимает Дом. Принимает ли он Дом достаточно, чтобы тот принял, и прочей будто бы фундаментальной лабуде, о которой в нормальном мире приспичило бы думать скорее уж Табаки, а почему-то об этом думает он, вглядываясь в отблески карманных фонариков, время от времени проблескивающих мимо, вместе с тенями за них, как будто испуганные светлячки. Еще, конечно, думает о Волке, возвращаясь раз за разом, уже даже устав раздражаться каждый раз, только морщится время от времени.

— Почувствуй себя сумасшедшим, — фыркает в воздух, рандомно, случайно, без какого-то вступления, не обращаясь к кому-то еще, просто разглядывая стену, на которой уже читай ничего и не видно — он не подумал взять фонарик, и, добраться он может и сможет обратно без него, а прочитать тайные и величественные послания вот уже нет. Поэтому остается думать и разговаривать с воздухом. Хотя, думает он недостаточно. Иначе не стал бы разговаривать, считая, что его услышат. А отчего-то считает. Допускает. Хотя и признает, что даже если Волк расхаживает призраком по дому, то определенно не ходит по пятам за ним. Но он отнюдь не удивится, если ходит.

— Разговаривая с несуществующими призраками
с видениями
тем, кого не слышишь
или не видишь,
Это такое эдакое причастие. О котором его не просили, которое в этой тишине, наполненной редкими шорохами и шепотом, кажется, почти правильным. Не настолько диким, именно в этот час. Плюс ночных разговоров — ночью все кажется таинственным, задуманным, не таким странным как при дневном свете или под росчерком неких ярких ламп. И даже если кто-то услышит — то спокойно подумает, что темнота просто скрадывает чьи-то еще очертания, так ведь нередко бывает.

А если кто-то услышит продолжение, то очень мало кто вспомнит, что оно могло бы означать. Что никого из живых с таким именем в этих стенах не осталось. И это дико странно допускать, что, а вот из неживых — осталось.
— Да, Волк?

Стены начинают греть. удивительно, смешно, почти парадоксально.
Стены начинают пропускать послания на ней, те, которые видишь, только если проводишь здесь достаточно времени, если знаешь куда смотреть и как различить ерунду от ерунды с проскальзывающим между строк смыслом, понятным только кому-то, кому они предназначены. Это тоже слегка греет, что он что-то понимает, что куча нового написанного и замазанного не спотыкается на каждом объявлении о дичайшее непонимание, только некоторые из них.
А может это и просто батареи, которые, наконец, заработали, и только поэтому становится теплее.

Лорд чувствует себя шизофреником, чокнутым на всю на голову и больным шизофреником, и это ощущается на удивление правильным. Привычным. В спальню он возвращается далеко за полночь, но никто не спит, потому что у Табаки новый приступ «я говорю о том, что я говорю, вы просто мечтаете об этом послушать, к тому же, я придумал новую мелодию». Лорд закатывает глаза и наивно надеется пробраться на свое место незаметно, но, вероятно, хочет слишком многого.

Табаки, конечно, его замечает, конечно, замечает, и даже не только его, но и то, что он выглядит задумчивым, но довольным, едва-едва уловимо, но то едва, которого достаточно Табаки, чтобы наделать сотню выводов и озвучить добрую половину из них. Распахивает глаза и кричит, что «да вы только посмотрите!», а потом орет еще громче о том, что он только что видел улыбку Лорда, а значит не сможет спать, иначе ему приснятся кошмары, и, серьезно, этой улыбкой можно убивать и пугать в темных подворотнях вы только посмотрите!

Лорд даже расщедривается на короткое и очень искреннее пожелание «заткнись», и Табаки еще добрые полчаса разглагольствует на этот счет, о невежливых спесивых аристократах, о Лорде, который если и снисходит до них, то исключительно для того, чтобы сказать какую-нибудь гадость, в какой-то момент уходит в какое-то пространное описание, потом оскорбляется, что его никто не слушает и начинает петь, хотя время, наверняка, перешагнуло уже первый час, и их возненавидят все те, кто это еще не сделал — впрочем, таких, конечно, мало, нельзя соседствовать с Четвертой и не ждать какой-нибудь гадости, такой как например пение в два часа ночи, или бьющиеся о стены предметы, которые должны были разбиться о голову Шакала, но тот слишком увертливый. Лорд чувствует, что вместе с тем Табаки этому ужасно рад.

Чувствует, что в какой-то момент это для него, в той мере, на которую способен Шакал, на которую он способен, чтобы доказать, что кто-то ему важен: для этого нужно достать человека до самой наивысшей степени, и в таком случае он это поймет — это вызывает не раздражение, но легкое желание стукнуть его чем-то тяжелым, и Лорд признает, что такой странный способ все же работает. У него вновь появляются желания. И сейчас — посреди ночи, подсвечивающейся приглушенным под одеялом светом и попытками сделать его хотя бы потише — прям сейчас он чертовски любит Табаки за то, что не все, что он чувствует завязано на том, кто давным давно умер и никак не вышвырнется из его головы.

Лорд все еще чувствует, что эти стены греют сильнее. Даже если для этого приходится сказаться шизофреником. [nick]Lord[/nick][status]you don't care[/status][icon]https://i.ibb.co/GtLb4m3/87bc8c4b0ad6206ca54656fa590b0764.png[/icon][lzsm]<div class="character"><a href="http://toxiccats.rusff.me/viewtopic.php?id=132#p7048">Лорд</a></div><div class="fandom">the house in which</div><div class="about">я потерялся в этих стенах, я потерялся в лабиринте <a href="http://toxiccats.rusff.me/profile.php?id=37"><b>твоих</b></a> зеркал;</div>[/lzsm]